Неточные совпадения
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин. В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину.
Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после
горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она сидела в кресле у стола.
Он весь день прожил под впечатлением своего открытия, бродя по лесу, не желая никого видеть, и все время видел себя на коленях пред Лидией, обнимал ее
горячие ноги,
чувствовал атлас их кожи на губах, на щеках своих и слышал свой голос: «Я тебя люблю».
Слушая все более оживленную и уже
горячую речь Прейса, Клим не возражал ему, понимая, что его, Самгина, органическое сопротивление идеям социализма требует каких-то очень сильных и веских мыслей, а он все еще не находил их в себе, он только
чувствовал, что жить ему было бы значительно легче, удобнее, если б социалисты и противники их не существовали.
Самгин сказал, что завтра утром должен ехать в Дрезден, и не очень вежливо вытянул свои пальцы из его влажной,
горячей ладони. Быстро шагая по слабо освещенной и пустой улице, обернув руку платком, он
чувствовал, что нуждается в утешении или же должен оправдаться в чем-то пред собой.
Площадь наполнилась таким
горячим, оглушающим ревом, что у Самгина потемнело в глазах, и он
почувствовал то же, что в Нижнем, — его как будто приподнимало с земли.
Мать нежно гладила
горячей рукой его лицо. Он не стал больше говорить об учителе, он только заметил: Варавка тоже не любит учителя. И
почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув голову его в подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он
чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно
горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что это так и есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать в уши его...
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень яркие,
горячие глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он
чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил
горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом,
чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
Самгин
почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто
горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку, увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно у пьяного.
— О, приехал? — сказала она, протянув руку. Вся в белом, странно маленькая, она улыбалась. Самгин
почувствовал, что рука ее неестественно
горяча и дрожит, темные глаза смотрят ласково. Ворот блузы расстегнут и глубоко обнажает смуглую грудь.
«Мы», — вспомнил он
горячее и веское словцо Митрофанова в пасхальную ночь. «Класс», — думал он, вспоминая, что ни в деревне, когда мужики срывали замок с двери хлебного магазина, ни в Нижнем Новгороде, при встрече царя, он не
чувствовал раскольничьей правды учения в классовой структуре государства.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно
чувствовать ее крепкое, очень
горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Он слушал в темноте, как тяжело дышит она,
чувствовал, как каплют ему на руку ее
горячие слезы, как судорожно пожимает она ему руку.
— Да, слаб, это правда, — наклонясь через спинку стула к Райскому и обняв его за шею, шептал Леонтий. Он положил ему щеку на голову, и Райский вдруг
почувствовал у себя на лбу и на щеках
горячие слезы. Леонтий плакал.
Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха,
чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить — не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых,
горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.
И везде, среди этой
горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все
чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Я слушал с напряжением. Выступало убеждение, направление всей жизни. Эти «тысяча человек» так рельефно выдавали его! Я
чувствовал, что экспансивность его со мной шла из какого-то внешнего потрясения. Он говорил мне все эти
горячие речи, любя меня; но причина, почему он стал вдруг говорить и почему так пожелал именно со мной говорить, мне все еще оставалась неизвестною.
Чувствуешь чье-то близкое
горячее дыхание на лице.
Жара еще усилилась. Стены и камни точно дышали жарким воздухом. Ноги, казалось, обжигались о
горячую мостовую, и Нехлюдов
почувствовал что-то в роде обжога, когда он голой рукой дотронулся до лакированного крыла пролетки.
И странно было ему это мгновениями: ведь уж написан был им самим себе приговор пером на бумаге: «казню себя и наказую»; и бумажка лежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь уж решил же он, как встретит он завтра первый
горячий луч «Феба златокудрого», а между тем с прежним, со всем стоявшим сзади и мучившим его, все-таки нельзя было рассчитаться,
чувствовал он это до мучения, и мысль о том впивалась в его душу отчаянием.
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его
чувствовал в себе… В воображении все виднелась серая фигурка на белом снегу, сердце все еще замирало, а в груди при воспоминании переливалась
горячая волна. Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
Он сидел на своем стуле, с рукой, еще вытянутой на клавиатуре, и под шум разговоров внезапно
почувствовал на этой руке чье-то
горячее прикосновение.
Он не противился и, отпустив ее, вздохнул полною грудью. Он слышал, как она оправляет свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и приятно; он
чувствовал, как
горячая кровь разносит по всем телу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда через минуту она сказала ему обычным тоном: «Ну, теперь вернемся к гостям», он с удивлением вслушивался в этот милый голос, в котором звучали совершенно новые ноты.
Я был рад, я действительно
чувствовал к нему, и давно уже,
горячую симпатию… ну, и кроме того, согласитесь, блестящий мундир, что для ребенка составляет многое…
Раньше, когда приходили брать его за какое-нибудь воровство, он покорялся беспрекословно и сам шел в волость, чтобы получить соответствующую порцию
горячих, а теперь защищался из принципа, — он
чувствовал за собой право на существование, — да и защищал он, главным образом, не себя, а Феклисту.
Я поспешил ее обнадежить. Она замолчала, взяла было своими
горячими пальчиками мою руку, но тотчас же отбросила ее, как будто опомнившись. «Не может быть, чтоб она в самом деле
чувствовала ко мне такое отвращение, — подумал я. — Это ее манера, или… или просто бедняжка видела столько горя, что уж не доверяет никому на свете».
Девушка торопливо протянула свою руку и
почувствовала, с странным трепетом в душе, как к ее тонким розовым пальцам прильнуло
горячее лицо набоба и его белокурые волосы обвили ее шелковой волной. Ее на мгновенье охватило торжествующее чувство удовлетворенной гордости: набоб пресмыкался у ее ног точно так же, как пресмыкались пред ним сотни других, таких же жалких людей.
Июньское
горячее солнце было уже высоко и начинало порядком допекать ходоков, но они не
чувствовали жара в ожидании предстоявшего объяснения с генералом.
Мать, недоумевая, улыбалась. Все происходившее сначала казалось ей лишним и нудным предисловием к чему-то страшному, что появится и сразу раздавит всех холодным ужасом. Но спокойные слова Павла и Андрея прозвучали так безбоязненно и твердо, точно они были сказаны в маленьком домике слободки, а не перед лицом суда.
Горячая выходка Феди оживила ее. Что-то смелое росло в зале, и мать, по движению людей сзади себя, догадывалась, что не она одна
чувствует это.
Скоро комната вся наполнилась голубоватыми облаками дыма, трубка начала хрипеть,
горячий табак подпрыгивать, а во рту я
почувствовал горечь и в голове маленькое кружение.
Невольно лицо его уткнулось в плечо девушки, и он губами, носом и подбородком
почувствовал прикосновение к нежному,
горячему, чуть-чуть влажному плечу, пахнувшему так странно цветущей бузиной.
И тут сказывалась разность двух душ, двух темпераментов, двух кровей. Александров любил с такою же наивной простотой и радостью, с какою растут травы и распускаются почки. Он не думал и даже не умел еще думать о том, в какие формы выльется в будущем его любовь. Он только, вспоминая о Зиночке,
чувствовал порою
горячую резь в глазах и потребность заплакать от радостного умиления.
Борода его стала сырой. В сердце мальчика ещё
горячее и ярче вспыхнула любовь и жалость к большому рыжему человеку, в котором он
чувствовал что-то хорошо знакомое детскому сердцу.
Он взглянул в лицо ей и почти не узнал её — так небывало близка показалась она ему. Задыхаясь,
чувствовал, что сердце у него расплавилось и течёт по жилам
горячими, обновляющими токами.
Да когда же настанет рассвет!» — с отчаянием думал я, мечась головой по
горячим подушкам и
чувствуя, как опаляет мне губы мое собственное тяжелое и короткое дыхание…
— Теперь мне все равно, все равно!.. Потому что я люблю тебя, мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный!.. Она прижималась ко мне все сильнее, и я
чувствовал, как трепетало под моими руками ее сильное, крепкое,
горячее тело, как часто билось около моей груди ее сердце. Ее страстные поцелуи вливались в мою еще не окрепшую от болезни голову, как пьяное вино, и я начал терять самообладание.
Едва кончилась эта сладкая речь, как из задних рядов вышел Калатузов и начал рассказывать все по порядку ровным и тихим голосом. По мере того как он рассказывал, я
чувствовал, что по телу моему рассыпается как будто
горячий песок, уши мои пылали, верхние зубы совершенно сцеплялись с нижними; рука моя безотчетно опустилась в карман панталон, достала оттуда небольшой перочинный ножик, который я тихо раскрыл и, не взвидя вокруг себя света, бросился на Калатузова и вонзил в него…
Однажды под вечер, когда Татьяна Власьевна в постели пила чай, а Нюша сидела около нее на низенькой скамеечке, в комнату вошел Гордей Евстратыч. Взглянув на лицо сына, старуха выпустила из рук блюдечко и облилась
горячим чаем; она
почувствовала разом, что «милушка» не с добром к ней пришел. И вид у него был какой-то такой совсем особенный… Во время болезни Гордей Евстратыч заходил проведать больную мать раза два, и то на минуту. Нюша догадалась, что она здесь лишняя, и вышла.
Когда Илья остался один, он
почувствовал, что в голове у него точно вихрь крутится. Всё пережитое им в эти несколько часов странно спуталось, слилось в какой-то тяжёлый,
горячий пар и жгло ему мозг. Ему казалось, что он давно уже
чувствует себя так плохо, что он не сегодня задушил старика, а давно когда-то.
Яркое,
горячее солнце, бьющее в открытые окна и в дверь на балконе, крики внизу, плесканье весел, звон колоколов, раскатистый гром пушки в полдень и чувство полной, полной свободы делали со мной чудеса; я
чувствовал на своих боках сильные, широкие крылья, которые уносили меня бог весть куда.
— Шевелись — живее! — звучно крикнул он вниз. Несколько голов поднялось к нему, мелькнули пред ним какие-то лица, и одно из них — лицо женщины с черными глазами — ласково и заманчиво улыбнулось ему. От этой улыбки у него в груди что-то вспыхнуло и
горячей волной полилось по жилам. Он оторвался от перил и снова подошел к столу,
чувствуя, что щеки у него горят.
Не дожидаясь ответа Фомы, он сорвал со стены несколько листов газеты и, продолжая бегать по комнате, стал читать ему. Он рычал, взвизгивал, смеялся, оскаливал зубы и был похож на злую собаку, которая рвется с цепи в бессильной ярости. Не улавливая мысли в творениях товарища, Фома
чувствовал их дерзкую смелость, ядовитую насмешку,
горячую злобу, и ему было так приятно, точно его в жаркой бане вениками парили…
— Да, — прошептал Евсей,
чувствуя, что он кружится в
горячем вихре неведомой радости.
— Не знаю сама; я сама не знаю, о чем я плачу, — тихо отвечала Анна Михайловна и, спустя одну короткую секунду, вдруг вздрогнула — страстно его обняла, и Долинский
почувствовал на своих устах и влажное, и
горячее прикосновение какого-то жгучего яда.
Стоило сходить в мировой съезд, чтоб
почувствовать, как в груди начинает саднить и по жилам катится какая-то
горячая, совсем новая кровь.
Бегушев
чувствовал, как ее
горячие слезы падали ему на лицо.
От самой постели начиналась темнота, от самой постели начинался страх и непонятное. Андрею Иванычу лучше наружи, он хоть что-нибудь да видит, а они как в клетке и вдвоем — вдвоем. Под углом сходятся обе лавки, на которых лежат, и становится невыносимо так близко
чувствовать беспамятную голову и слышать короткое, частое,
горячее и хриплое дыхание. Страшен беспамятный человек — что он думает, что видит он в своей отрешенности от яви?
Задумавшись ехал мрачный горбач, сложа руки на груди и повеся голову; его охотничья плеть моталась на передней луке казацкого седла, и добрый степной конь его,
горячий, щекотливый от природы, понемногу стал прибавлять ходу, сбился на рысь, потом,
чувствуя, что повода висят покойно на его мохнатой шее, зафыркал, прыгнул и ударился скакать…
— Держись крепче! — и спустился в воду сам, держась за верёвку. Я ударился о что-то ногой и в первый момент не мог ничего понять от боли. Но потом понял. Во мне вспыхнуло что-то
горячее, я опьянел и
почувствовал себя сильным, как никогда…